Елена Ляпота - Все, что смог [СИ]

Женщина поставила ведро на пол и вошла в квартиру.

Дверь в комнату была распахнута настежь. Люба осторожно заглянула — самым краешком глаза — вовнутрь и в ужасе отскочила. То, что она увидела, нормальному человеку просто так не пережить — разве что хирургу да патологоанатому. Люба выбежала прочь, зажав ладонью рот, но до своей квартиры добраться не успела — вырвало прямо в подъезде.

Спустя четверть часа, умывшись и приняв капель двадцать «Корвалдина», Люба решилась позвонить в «Скорую» и милицию.

В этот момент утреннюю тишину подъезда разорвал еще один крик. Это Катя, Наташина соседка по квартире, вернулась домой и обнаружила подругу, избитую совершенно по-скотски, на залитой кровью постели.

Там было еще кое-что странное, непохожее на кровь, что-то светло-серое на столбиках кровати. Осознав, что это, Катя закричала от ужаса.

«Скорая», как ни странно, приехала очень быстро. Достаточно быстро, чтобы спасти иному человеку жизнь. Но в этот раз им некого было спасать. Наташа к тому моменту уже была мертва.

Следствие по-прежнему топталось на одном месте. Квасин метался по своему кабинету злой, как черт. Начальство уже интересовалось «почему». А он никак не мог придумать убедительное «потому», хотя оно как раз и было самым легким ответом.

Потому что людей не хватает. Потому что на каждого следователя у них по десять дел на раз. И с каждым днем добавляются новые.

Преступность растет. Зарплата не поспевает за инфляцией. И все это вместе составляет кадры кино, после просмотра которого выть хочется от тоски безрадостной.

Эх, махнуть бы на рыбалку, карасей да подлещиков наловить. Рыбки, они смирные, послушные. Им червячка насадил — они и клюют.

А попробуй ты преступника поймать без червячка, с одной только голой удочкой. А руководство, нет чтоб червячка какого придумать, только орать да ножкой топать умеют.

Ладно. Жили при одном начальстве — выжили. Власть сменилась, органы как были, так и остались. Только название поменялось. Значит, и нынешнее начальство переживем.

Квасин походил еще по кабинету, успокоился и стал поглядывать в сторону чайника. Тут к нему заглянул Клевер.

— Заходи, — кивнул головой Квасин, — Чай будешь?

— Спасибо, Леонид Сергеич, некогда мне. Дел по горло.

— То-то я смотрю, осунулся ты. Глаза опухшие.

— Достал меня этот Добролюбов покойный. И казино это достало. И пострадавшая Мовсесян. Сбежала она, товарищ майор.

— Как сбежала? Она ж подписку о невыезде дала.

— Вот так и сбежала. Собрала вещи и уехала. Я с соседкой разговаривал — наблюдательная такая бабулька попалась. Говорит, что сама уехала, на такси. А куда, зачем — ни слуху, ни духу. И мать ее с сыном тоже уехали. К ним с утра Кожевников мотался. Куда — никто не знает.

— Испугались, значит, — пробормотал Квасин и, усевшись в кресло, полез за чем-то в стол.

Клевер долго смотрел, как он роется в выдвижном ящике, словно ищет что-то важное. Наконец, Квасин захлопнул ящик и поставил на стол небольшую коробочку из-под сахара. Выудив оттуда белый квадратик, он засунул в рот и начал деловито хрустеть.

— Извини, — улыбнулся он с набитым ртом, — С детство в одном месте до сих пор играет. Люблю рафинад. Послаще всякого печенья будет.

Гришка Клевер закатил глаза. Он тут мечется, что угорелый, а Квасин жрет сахар и требует результатов. А как он их получит, это уж Квасина не касалось. Его дело… ножкой топнуть. А Клевера — дергаться, что клоун на ниточке.

Да еще убийство это некстати подвернулось. Именно на его участке. И расследовать тоже ему придется — больше запрячь некого, вот Квасин и запряжет.

Только с проститутками возиться ему не хватало для полного счастья.

Жаль, конечно, девушку, забили до смерти. Зрелище было — мама не горюй. Впору ужастик снимать. А отпечатков в квартире — уйма. Кого только девица к себе не водила…

Самое обидное, что свидетелей не было, хоть убийство произошло в середине дня. Никто ничего не видел, не слышал. Но скорее всего, просто молчат. Боятся кого-то. Очевидно, хорошо знают. Придется трясти. Только вот кого?

Было в этом деле нечто странное, такое, что Гришка Клевер объяснить не мог. Это чувство появилось тогда, когда он увидел фотографию убитой — нормальную фотографию, где она еще жила и даже улыбалась, позируя фотографу. Что-то знакомое было в ее улыбке, чертах лица.

Память у Клевера была фотографической и пока еще ни разу не подводила. Кто-то весьма похожий на нее, фигурировал совсем недавно в каком-то деле. В каком — еще предстоит вспомнить. Но он вспомнит. Он обязательно вспомнит.

Наташа Кораблева. Красивая фамилия. Безобразный финал.

Тубольцев успешно справлялся со своей ролью призрака, следовавшего за Чеченцем по пятам. Он весь день тусовал неподалеку, делая вид, что слоняется без дела. Сидел около метро с картой города в руках — типа не местный, заблудился.

Потом забежал в туалет, закрылся в кабинке и переоделся в футболку и шорты, которые таскал с собой в пакете. Пакет тоже исчез — сменился на легкий рюкзак. На глаза Тубольцев надел очки с затемненными стеклами. Единственным, что могло его выдать, был нос. Но его в карман не спрячешь, и новый не наденешь. Оставалось надеяться, что он не слишком привлекал к себе внимание.

Сначала игра в шпиона его развлекала, к середине дня успела поднадоесть, а к концу Тубольцев не знал уже, на кого или что излить раздражение. Торчать весь день в метро или в парке, где люди ходят туда-сюда, жужжа, словно мухи, было делом неблагодарным. И перекинуться словечком было не с кем. От скуки голова уже шла кругом. Единственное, что вдохновляло и удерживало, чтобы не взорваться и не позвонить Златареву, чтобы наораться всласть и даже пригрозить уволиться, была мысль о том, что вечером он, возможно, увидит Настю.

Прелестнейшее создание с аквамариновыми глазами.

Настенька…

Это имя завораживало и сводило его с ума. Хотя в школе он терпеть его не мог, потому что классную тоже звали Настей — Анастасией Жоржевной, которую за глаза все называли Жабовной. Уж слишком она была приставучей и мелочной, любила, когда ей делали подарки и за милую душу лепила в дневник Тубольцева «неуды» по поведению, за которые отец отвешивал неплохие затрещины.

Настя, Настенька, Настюшечка…

Жаль, что он не помнит ни одной песни с этим именем. Пел бы сейчас себе под нос. Не так скучно было бы.

Тубольцев заметил, что Чеченец выходит из метро, и приготовился следовать за ним. Чеченец шел довольно быстро, даром, что калека. Тубольцев едва поспевал, чтобы не терять его из виду. Мало ли что. Хотя за целый день вокруг не появилось ни одной подозрительной личности — прохожие шли мимо, иногда останавливались, чтобы бросить денежку. Несколько мужиков собрались вокруг и слушали, кивая головой. Ничего особенного в их поведении не наблюдалось. Каждый слушал и думал о своем, о наболевшем — кто о войне, кто о друзьях, потерянных или погибших. Репертуар Чеченца в основном состоял из песен «Любэ» и собственных любительских армейских песен.

Похоже, тот, кому он мешал, затаился, выжидая момент. Только когда он наступит, этот момент, было неизвестно. Хорошо бы поскорее, иначе Мельник разотрет их со Златаревым в порошок. А других зацепок пока не было.

Но с другой стороны, этот бродяга вдруг перестал быть для Тубольцева просто свидетелем, используемым в качестве живца. Чеченец ведь был ЕЕ братом…

А значит, Тубольцев отвечал за него головой.

Вскоре они добрели до дома, и Тубольцев увидел, как за Чеченцем захлопнулась подъездная дверь. Подождав немного, он последовал за ним. Чтобы убедиться, что он благополучно добрался до квартиры — вполне возможно, что в подъезде его кто-нибудь ждал. Да и перекинуться парой словечек не помешало бы…

Вдруг снова поужинать пригласят. Хотя неудобно как-то. Подумают еще, что навязывается.

Тубольцев поднялся наверх и застал Чеченца, сидящего на ступеньках.

— Ты чего тут сидишь? Ключи забыл? — спросил Тубольцев.

— Тебя жду, — улыбнулся Чеченец.

— Так я и в дверь позвонить мог. Или мне сегодня не рады?

— Сегодня не надо, — Чеченец положил руку Тубольцеву на плечо и легонько сжал, — Под подъездом его машина стоит.

— Кого? — не понял Тубольцев.

— Деда моего. На «шестисотом» приехал.

До Тубольцева наконец дошло. Настроение улетучилось, будто паровое облако. Пшик — и растаяло в воздухе, оставив во рту горький привкус разочарования. А он уже успел настроить иллюзий. Тубольцев был на это мастак.

Как будто вчерашний ужин кого-то к чему-то обязывал.

— Пойдем, погуляем, что ли? — предложил он Чеченцу.

— Да нет, устал я что-то. Пойду домой. Ты тоже иди. В другой раз зайдешь.